Меж тем де ла Крус решил занять каюту капитана, дверь которой выходила прямо на мостик, а апартамент бывшего владельца разделили на две каюты, в которых Педро разместил дорогих его сердцу друзей, нотариуса Антонио и хирурга Медико. Всякий раз, когда генерал Чакон бывал на фрегате, он не уставал высказывать вслух свое восхищение тем, как мсье Перрин декорировал силами итальянских мастеров свой салон и каюту капитана. Как известно, в начале XVIII века итальянские мастера доходили до виртуозности в деле чеканки, превосходно сочетая ее с тончайшим воронением и золочением. В этом деле они не имели себе равных.

Команда набиралась быстро. Многие знали в Гаване капитана Педро де ла Круса как опытного, а главное — удачливого корсара, который всегда был честен по отношению к служившим у него морякам и с которым можно было хорошо заработать.

Педро специально просил Добрую Душу использовать все свои связи и возможности, чтобы на фрегате появился достойный старший абордажной команды. Девятым по счету и по своей собственной инициативе предстал перед капитаном некий Альберто Санчес. Высокого роста, крепкого телосложения, он по-военному приветствовал де ла Круса и сразу заявил:

— Бывший офицер испанской армии. Уволен! Над моей головой была разломлена моя шпага. Я до полусмерти забил строптивого солдата. Хочу, должен искупить мою вину! Возьмите в экипаж. Дайте возможность загладить стыд, стать вновь как все. В службе жизни своей не пожалею! Поверьте мне! И пусть за меня скажут мои дела.

Разговор шел на палубе фрегата. Педро уставился строгим взглядом в глаза Санчеса, которому полминуты показались вечностью. Неожиданно капитан сделал шаг назад, выхватил свою шпагу из ножен и бросил ее в сторону Санчеса со словами:

— Покажите, как владеете шпагой!

Санчес поймал оружие на лету, принялся выполнять просьбу капитана и еще через минуту услышал:

— Идите в каюту к нотариусу Антонио. Подпишите с ним контракт.

Во время знакомства с составом абордажной команды и проведения с ней первой тренировки, Альберто Санчес получил прозвище Одержимый.

По привычке строгий до придирчивости к состоянию судового хозяйства, Педро долго не мог остановиться на выборе шкипера. Когда наконец был подписан контракт, это вызвало удивление Хорхе и особенно старшего боцмана. Шкипер по имени Аугустин казался Доброй Душе мальчишкой. Ему исполнилось всего двадцать пять лет, однако, как оказалось, он плавал с тринадцати лет и превосходно разбирался в корабельном деле. Капитан остановил на нем свой выбор не только потому, что Аугустин в долгой беседе с ним проявил познания и живость ума, но и потому, что Педро обратил внимание на высокий лоб Аугустина, продолговатое лицо, выдающиеся надбровья, четко очерченные губы и излучающие интеллект глаза. Этому способствовало и то, что Успех, обычно строгий к незнакомым людям, сразу позволил новому шкиперу приласкать себя. Другим положительным обстоятельством было то, что Аугустин, отвечая на самые каверзные вопросы де ла Круса, не сводил глаз с книг, установленных на стеллажах.

Фрегат «Андрес II» был готов к отплытию, и де ла Крус принялся наносить прощальные визиты.

Во время пребывания в Гаване Педро, отправляя с каждым дилижансом по письму своей любимой Каталине, почти каждый день бывал в доме Мигеля и Марии де Амбулоди, своих старых и верных друзей, где невольно и достаточно часто вспоминалась графиня Иннес де ла Куэва. И всякий раз при этом Педро ощущал в душе прилив нежности.

В последний день перед отплытием из Гаваны Педро пришел проститься; и после ужина Мария спросила:

— Педро, я понимаю, что прежде вы подвергали себя опасности, вы искали любимую вами девушку. Я восхищалась вами. Теперь вы нашли ее, однако вновь собираетесь играть со смертью. Ради чего?

— Ради справедливости! Ради спокойствия и счастья других людей.

— Но я всякий раз содрогаюсь, как только думаю о рас. Не дай бог, но если вы попадете к беспощадным, безжалостным пиратам, что они…

— Мария, это придется принять как должное. Пираты беспощадны и безжалостны, как вы говорите, потому, что и наказания, которым они подвергаются цивилизованными людьми, не менее бесчеловечны.

— Не обижайте, Педро, людей. — Мигель поморщился. — Они…

— Что «они»? Милый Мигель, давайте вспомним. Да, это было почти сто лет назад, однако с тех пор мало что изменилось. Казнили человека, который лишил жизни короля Франции Генриха IV. Мсье Равельяк был приговорен к смерти. Об этом случае я всегда рассказываю членам моего экипажа перед началом боя с пиратами. Но прежде чем его казнили, бедняга, а он был больной, маньяк, должен был выдержать ужасные пытки.

— Педро, умоляю вас, не продолжайте, — попросила Мария.

— Что ты, моя милая? В этой жизни надо все знать наперед, — заметил Мигель. — Прошу вас, расскажите.

— Поначалу острогубцами у него принялись отрывать от груди, живота, спины, ягодиц куски тела. Затем в раны стали вливать кипящее масло, плавленую серу и расплавленный свинец.

— О боже! — Мария не выдержала и выбежала из гостиной.

— И чем кончилось дело?

— Человек еще был жив, хотя и неимоверно страдал от невыносимой боли, когда был разодран на части силою двух конных упряжек. Благородным животным, подстегиваемым кнутами и плетками лишь только через час усилий, удалось разорвать человеческое тело на куски. Исчадие ада, а не люди!

— Так что, выходит, дикость проделок и художеств пиратов происходит от принятых властями законов, а они, хоть и придумываются властью, есть порождение психологии толпы, самых низких людей.

— Да! Применение пыток, истязания, предшествующие казни, были и пребывают в порядке вещей для народа, превращающегося в толпу. Она, охваченная чувством мщения, воспринимает это как зрелище. Преступность и наказание суть два понятия, которые живут, существуют неразрывно связанные между собой. — Педро пригубил из рюмки тростниковой водки.

— Очевидно, что если гражданские власти создают основы легитимности наиболее «махровых» проявлений жестокости, то, естественно, индивидуальные действия отдельных людей берут свое начало и развиваются в сфере некоей бесчеловечной сути. Она склонна к надругательствам над душой и телом человека и потому противна подражанию, — заключил Мигель, как истый юрист.

Уже в дверях дома Педро попросил Марию передать в письме к милой Иннес полный благодарности привет от него.

Аудитор Вандебаль и генерал Чакон особенно тепло прощались с де ла Крусом, поскольку наверное знали, что больше им не суждено было когда-либо встретиться. Уже у трапа, перед сходом на пристань, генерал Чакон сказал:

— Наш почитаемый король решил прибрать к рукам производство и продажу табака путем создания государственной монополии. Вы сами видите, как жители Кубы ропщут. Враждующие лагеря обозначились намного четче, и борьба за назначение нового губернатора приняла столь опасный характер, что король решил не делать привилегий ни одной из сторон. Немало было таких, которые требовали возвращения на пост генерал-губернатора проанглийски настроенного генерала Альвареса де Вильярина.

— Вашего личного врага, — добавил Вандебаль.

— Да. Однако король назначил высокого правительственного чиновника дона Лауреано де Торреса. Мы же оба возвращаемся в Испанию. Так что?

— Ты, дорогой Луис, не забудь сообщить Педро о нашем поручении.

— Ни при каких обстоятельствах! Де ла Крус, жители Сантьяго и Ямайки ведут между собой активную контрабандную торговлю сахаром, табаком и ценным деревом. Губернатор Сантьяго, по всей видимости, замешан в этих операциях. Вот наше письмо. Оно удостоверяет, что вам поручено вести неустанную борьбу с этой нелегальной, минующей казну, торговлей.

Проводив дорогих его сердцу друзей и уже поднявшись на мостик, чтобы начать подавать команды к отплытию, де ла Крус подумал, что падение высоких государственных чиновников до свершения преступлений, присущих простолюдинам, в данном случае объяснялось историческим старением испанского монархического дома. Как со всем, что стареет, что утрачивает смысл существования, в великой в недавнем прошлом империи заметно снизился уровень сознания и честности ее подданных. Верх неизменно взяли низменные чувства и низкие качества человека. Государство захирело, нация измельчала. Чтобы в Вест-Индии, в частности на Кубе, в борьбе за свои интересы народ не взбунтовался, Филипп V сделал хитрый ход. Он назначил генерал-губернатором высокого чиновника, не имевшего на Кубе ни сторонников, ни своих коммерческих дел.